Интервью с доцентом кафедры французского языка Университета МГИМО, кандидатом филологических наук, Любовью Лусегеновной Читаховой.

- Карл Великий, действительно, был великим человеком. Как Вам его высказывание: «Владеть другим языком значит иметь вторую душу»?

- Вы знаете, я думаю, что он был совершенно прав. Потому что, как говорил Гумбольдт: «Новый язык очерчивает новый круг». Новый язык – второй, третий – он все-таки дает другое видение мира.  

- Тогда у меня следующий вопрос. Как Вы своим ученикам преподаете на только французский язык, но и «французскую душу»? Или этот вопрос несерьезный?  

- Нет, мне кажется, что этот вопрос, наоборот, очень серьезный. Более того, если мы говорим о французском языке, то его строгость и внимательность к структуре, наверное, передает и вот тот самый французский дух. Как этому научить? Нельзя же сказать, что вот сейчас мы с вами сядем и будем учиться особенностями французской души. Именно приобщаясь к Мольеру, к хорошим образцам публицистики, поэзии (как неотъемлемой части занятий при обучении языку в МГИМО) мы учим студентов чувствовать душу языка. 

- Для меня всегда была загадкой тайна этой французской души и французского языка. Потому что для русского человека почему-то именно французский язык обладает каким-то удивительным притяжением. 

- Наверное, это из той же области, когда нельзя объяснить, почему ты любишь кого-то. Так, может, по той же причине очень многие, даже не говоря по-французски, зная лишь пару расхожих фраз, любят этот язык. 

- Мне кажется, вы очень хорошо уходите от ответа. Потому что я совершенно четко могу объяснить, например, за что я люблю свою жену. Отелло, как Вы помните, говорил о Дездемоне: «Она меня за муки полюбила, а я ее – за сострадание к ним». Что-то все-таки есть во французском языке… Красота… 

- Красота, да. Мелодичность, приятные звуки. Почему-то все сразу ассоциируют его с этим специфическим произношением буквы «Р». Но ведь это все детали, на которые, безусловно, можно разложить французский язык. Но, видимо, есть в нем все же что-то еще для нас. И даже Наполеона мы, наверное, уже давно простили французам, правда? 

- Я бы ответил на этот вопрос утверждением, что для меня французский – это язык любви. А немецкий, скажем – язык философии, с самой мощной школой…

- А испанцы Вам на это ответят, что французский – это язык дипломатии. 

- Меня знаете, что смущает? Для меня французский всегда символизировал свободу. И когда я поступил в МГИМО, пожалуюсь Вам, сразу начались всякие правила, почему это так, а это – вот так. Как можно сочетать свободу и эту дисциплину?

- Может быть, в этом сочетании несочетаемого тоже есть своя прелесть. И в этом рождается какая-то тайна французского языка. С одной стороны, да, есть очень строгая система, строгая организация языка, которая трансформируется в том числе в иерархию отношений, если мы говорим о человеческих отношениях.  

- Как вы относитесь к подражаниям, копированиям? 

- Мне это очень нравится. Более того, студентам начального этапа я всегда рекомендую это делать – слушать и подражать речи, копировать. Ну а как иначе учиться? Как иначе стать аутентичным? Как иначе достигнуть того, чтобы язык стал естественным? Я даже иногда студентам шутя говорю: «Если бы Вы были шпионом, по этой ошибке Вас бы раскрыли немедленно». Да даже жесты! Ведь мы считаем как? Загибая пальцы внутрь. А французы их, наоборот, разгибают. Я прошу своих студентов на занятии повторить это, но они сбиваются зачастую, им непривычно. Это мелочь, но она тоже выдает иностранца. 

- И последний вопрос. Что значит для Вас Мольер?  

- Я отвечу следующим образом. Мы, русские, говорим, что Пушкин – наше всё. Лично для меня Мольер – очень значимый автор. Я помню, что в детстве с огромным удовольствием читала его пьесы. Сейчас, к сожалению, я с досадой обнаруживаю, что многие студенты просто не знают кто это. И ведь не даром же французский язык называют «языком Мольера». Это же тоже не случайность.  

- Спасибо большое! В том числе за то, что вспомнили Пушкина. Ведь его базовое образование заключалось в том, что он со своей сестрой дома ставил пьесы именно Мольера. И знали они эти произведения практически наизусть.