Интервью с судьей

- Серебряный век Вам близок?

- Очень близок, Юрий Павлович! Смотрите, как интересно. У нас ведь не только в великой русской литературе был золотой век и серебряный. Мне кажется, что при желании в любой сфере творчества можно найти свои аналоги. Самый простой пример, который приходит на ум… Я считаю, что в отечественной журналистике тоже был свой Золотой век и свой Серебряный. И какой тебе ближе – не вопрос стоимости металлов. Я глубоко убежден в том, что нам – современным россиянам, – Серебряный век чуть ближе. Даже не исторически, а по духу, скорее. По поэтическому отображению той эпохи и того времени: поиск ошибок, стремление эти ошибки исправить и разобраться в происходящем. Поэтому серебряный век – это состояние души, если угодно. 

- Ваш отец – удивительный филолог! Человек, который чувствовал и любил слово. 

- Да, слово для него было абсолютной любовью. 

- В Серебряный век появилось столько разных «ребят», которые над этим словом издевались, по-моему, как только могли. Папа бы одобрил?

- Вы знаете, кто был любимым поэтом Льва Ивановича Скворцова? Владимир Маяковский!

- Это понятно! Маяковский есть Маяковский, я согласен. Я бы удивился, если бы Вы назвали Есенина. Потому что слишком интеллигентным человеком был Скворцов-старший. Но, к примеру, Хлебников, Кручёных… Он бы одобрил Вашу любовь к этому периоду?

- Как настоящий русский интеллигент, он относился с уважением к мнению другого человека. Он бы не стал меня за эту любовь осуждать. «Всего прочнее на земле печаль. И долговечней – царственное слово» (А. Ахматова, прим. ред.). Кстати, папа тоже очень любил эти строки и неоднократно в своих выступлениях их приводил. Правда, что касается писателей, здесь безоговорочным авторитетом был Николай Васильевич Гоголь. Поэтому широта папиной души и его литературных пристрастий была достаточно велика. 

- А кого из прозаиков Серебряного века он любил больше всего?

- Вы знаете, среди тех книг, которые он очень рекомендовал, но делал это тонко и ненавязчиво, был Михаил Афанасьевич Булгаков, «Мастер и Маргарита». Мне на момент прочтения было лет 12-13. Папа всегда спрашивал, на каком месте я остановился. И мы с ним несколько раз обсуждали прочитанное. Обсуждали не ради контроля, а с той точки зрения, что отец прекрасно понимал, что советскому школьнику в этом произведении многое может быть непонятно. Да… Тем более, моё детство прошло не так далеко от Патриарших прудов. 

- А с точки зрения журналистики, на кого Вы бы обратили внимание в тот период? Только не нужно называть работавшего в «Гудке» Булгакова.

- Я позволю себе не выделять кого-то одного, потому что это было бы несправедливо. Я всё-таки попробую ответить на Ваш вопрос не слишком конкретно. 

- Нет, подождите… Эренбург – нет? (И.Г. Эренбург, прим. ред.). Кольцов – нет? (А.В. Кольцов, прим. ред.). 

- Безусловно, да! Что касается Илья Эренбурга. Вы мне сейчас напомнили один очень интересный момент из студенческих лет. Мы писали реферат по советским журналистам, освещавшим войну в Испании. И вот этот предвоенный период, выходящий за рамки Серебряного века, журналистика ощущала очень остро и очень болезненно. 

- Но рождены они все были всё равно в Серебряном веке…

- А как тогда не вспомнить Симонова? (К.М. Симонов, прим.ред.).

- Симонов, прежде всего, - Великая Отечественная война. Серебряный век – это Бальмонт, Северянин… «Ананасы в шампанском», в конце концов!

- Если Вы сможете чётко провести грань, когда заканчиваются «Ананасы в шампанском» и начинается ощущение надвигающейся войны… Вот, я думаю, как раз в этом Серебряный век и созвучен нам сегодняшним…

- Так а Симонов тогда кто? Медный век?

- Во-первых, Вы сами сказали, что мы берем и РОДИВШИХСЯ в Серебряном веке. Я считаю, что это поздний Серебряный век.